Но мгновением раньше Честер сообразил: красное пятно! Это же красная
точка на портсигаре!
Он успел нажать на нее передним копытом...
В старом городском парке, что находится в ста метрах от площади
Согласия, было несколько укромных уголков: посыпанные красновато-желтым
песком аллейки вели в премилые тупички со множеством удобных скамеек. Они
не пустовали в вечерние часы, но сейчас, когда куранты на ратуше готовы
были пробить три раза, а затем отыграть первые такты из "Боже, прости нам
грехи наши!..", лишь на одной из них сидел человек. Со стороны могло
показаться, что он уснул, так как голова его упала на грудь, а руки
безвольно лежали вдоль обмякшего тела. Однако прохожий, окажись он в
парковом тупичке, обнаружил бы, что глаза у человека открыты, больше того,
из них катятся крупные и догоняющие друг друга слезы. Впрочем, такой
случайный прохожий весьма кстати оказался рядом с человеком. Он присел
подле него, затем осторожно положил ему на плечо руку и тихим дружеским
голосом произнес:
- Господин Честер! Фредерик! Фред! Очнитесь, пожалуйста! Нам нужно
ехать, прошу вас!
Фред действительно очнулся, но слезы продолжали капать из его глаз.
Почему он плакал, он и сам вряд ли мог объяснить: просто вокруг него была
тишина, стояли мирные деревья со сцепившимися в вышине кронами, падали
косые лучи солнца, часы на ратуше проиграли первую строчку из
успокаивающей душу молитвы, а сам он был жив и здоров, и только тяжкая
муть осела на дне его памяти, превращая факт его существования в нечто
прекрасное и счастливое.
- Да, - сказал Фред, не глядя на случайного прохожего, - мне и в самом
деле пора...
Прежде чем встать со скамьи, Честеру почему-то захотелось взглянуть на
свои ноги. Ноги были как ноги, и часть тяжести словно свалилась с его
души. Правда, на коленях у Честера лежал конверт, тяжелый, как пудовая
гиря. Он вскрыл его, там была записка, отпечатанная на машинке и
увенчанная фирменным бланком:

"Уважаемый г.Честер! Ваше приключение прекращаем. Сожалеем, что Вы не
до конца использовали заказ. Стоимость его возвращаем, как и было
договорено, однако право на дополнение к газетному гонорару за публикацию
репортажа Вы, к сожалению, утратили. Всегда к Вашим услугам.
Ваш Джеймс Хартон".

К записке были приложены кларки.
- Фред, давайте конверт мне, - сказал прохожий, - у меня записка будет
сохраннее.
Тут только Честер поднял на него глаза.
- Таратура! - удивился и одновременно обрадовался Фред. - Какими
судьбами? Боже, как я рад, что вы рядом!
Таратура невесело усмехнулся:
- Я уже давно рядом, все время, что вы просидели на этой скамье, визжа,
извините, как поросенок.
- Так вы были свидетелем того, как меня хотели прирезать?! - спросил
Фред.
- Никто вас не трогал, Честер. Вы просто визжали. Наверное, вам снилась
какая-то пакость.
- Снилась?!
С помощью Таратуры Фред поднялся и, опираясь на руку инспектора, пошел
по аллее к выходу, неуверенно передвигая ноги, как младенец, недавно
научившийся ходить.
- Да, мне действительно снилась ужасная пакость, Таратура, - сказал
Фред, уже сидя в машине. - Куда мы едем?
- Как куда? К комиссару Гарду. Он беспокоится о вашем состоянии и с
нетерпением ждет вас. - Взяв свободной рукой микрофончик и ею же
переключив на панели тумблер, Таратура сказал: - Шеф, говорит "второй", мы
на пути в управление!
- Отдохните, Таратура, - сказал Гард, когда инспектор и Фред появились
у него в кабинете. - Но будьте поблизости, сегодня я подкину вам еще одну
работенку.
Инспектор вышел, и Гард предложил Фреду подробно рассказать все, что с
ним случилось. Потом задумчиво почесал за ухом:
- Так я и думал. Какие, к черту, "приключения"? Самый обыкновенный
наркотик!
- Но я все пережил, понимаешь? Перечувствовал! И эти копыта, и нож, и
голоса людей...
- Пожалуй, наркотик не самый обыкновенный, - согласился Гард. - На
фирму поработала наука. Препарат, вероятно, направленного действия. А
я-то, наивный, считал, что они действительно нанимают студентов,
переодевают в матросскую форму и устраивают драки! Как тебе нравится:
буря, вулкан, спуск на дно океана, свидание с кинозвездой и неожиданный
приход ее супруга... А весь фокус в том, какой концентрации и какой
наркотик они подмешивают клиенту в кофе или коньяк!
- Ты очень уж разошелся, Дэвид, - сказал Фред. - Разве есть наркотики,
которые превращают человека то в свинью, то в любовника, ждущего свидания
с кинозвездой? Или поднимающие в космос, а в другой концентрации -
спускающие под воду? Мне кажется, ты переоцениваешь действие препаратов.
Тут не обошлось, наверное, без какого-то внушения, сделанного в первый
момент после принятия препарата...
- Допускаю даже, что в иных случаях они устраивают ассорти: наркотик
плюс внушение плюс реальность. Обман, ничуть не отличающийся от
шарлатанства рыночных балаганов.
- Что же в таком случае происходит с теми, кто берет приключения без
гарантии?
- Их элементарно режут как свиней! Ножами!
Фреда передернуло, и по его лицу пробежала судорога.
- Прости, - сказал Гард. - Наверное, не очень приятно побывать в
поросячьей шкуре... Что будем делать дальше?
- У меня пропало желание иметь с ними дело.
- Они на это и рассчитывают. Но репортаж я все же советую написать.
Понимаешь, твой приход к ним должен быть "чистым" даже при условии, что
они знают о нашей дружбе. Они не должны ни меня, ни тебя подозревать,
иначе нам будет трудно подозревать их.
- В чем, Дэвид?
- В связи с убийством Мишеля Пикколи! Между тем эта связь возможна,
если тянуть ее от Аль Почино, оказавшегося в числе клиентов фирмы. И это -
как минимум, Фред!
- Знаешь, мне все же кажется, что я валялся в той луже...
- Увы, старина, фирма - орешек, который так просто не раскусишь.
Сколько изобретательности надо иметь, чтобы с такой реалистичностью
воздействовать на психику человека! Ведь все твое "убийство" они всего
лишь проиграли в твоем мозгу!
- Лучше бы я заказал акул.
- У них совершенная техника внушения, Фред, ты наверняка ощутил бы и
акульи зубы... Но кто на них работает? Какой ученый или изобретатель? И на
кого работают они? Вот в чем загадка...
- Знаешь, Дэвид... - Фред потер лоб, как бы вспоминая нечто,
ускользающее из его памяти. - Что-то было еще... Что-то такое, что я то ли
слышал, то ли мне кажется, что слышал... Понимаешь, после этого пахнущего
миндалем коньяка, когда я уже отваливал куда-то "туда", но еще был
"тут"... этот Хартон с кем-то говорил... или кому-то докладывал... Не
знаю, Дэвид, это похоже на слуховую галлюцинацию... он сказал:
"Генерал..." Такое возможно, как ты считаешь?
- Не знаю, не знаю, - пробормотал Гард, внимательно глядя на Честера. -
Не фантазируешь? Имей в виду, каждое твое воспоминание - на вес золота! -
Он помолчал. - Мне кажется, фирма - это айсберг. Над водой только
крохотная часть, где делают элементарные фокусы с наркотиками и внушением.
Что же касается "без гарантии", то это там, внизу, в глубине... И нужно
нырять туда!
- Уволь, - помрачнел Честер. - С меня довольно.
- О чем ты, дружище? - улыбнулся Гард. - Я вообще был против твоего
участия в этом эксперименте, а агитировать за его продолжение было бы с
моей стороны совершеннейшим... свинством!
- Дэвид!
- Вырвалось, Фред. Извини, - сказал комиссар. - Я теперь сам их
пощупаю. С парадного входа. Вот так! - И Гард нажал кнопку селектора: -
Таратура? Перехватите Честера, он сейчас спустится вниз, и отправьте его
домой в сопровождении Мартенса.
- Вас понял, комиссар, - с готовностью отозвался инспектор.
- А потом снова туда же, на свой пост. Ясно?
- Как же не ясно, шеф! Мне бы вообще пора переселяться на площадь
Согласия со всем своим домашним имуществом.
Инспектор отключился. Гард спокойно выдержал встревоженный взгляд
Честера, пожал ему руку и на прощанье, уже в дверях, ободряюще потрепал
его по плечу. Затем вернулся к письменному столу и минут пять сидел в
кресле, молча уставившись в одну точку. Да, именно так! - будто сказал он
сам себе, решительно встал и, оттянув подтяжки, треснул ими по груди.
Выйдя из управления. Гард едва увернулся от струи поливочной машины,
которая совершала недолгое преображение душной улицы в прохладный оазис, и
чуть не столкнулся с синеглазой девушкой в почти нематериальном голубом
платьице.
- Ах!
- Простите!
- Ничего...
Девушка одарила Гарда мимолетной улыбкой и прошла дальше легкой
танцующей походкой. Она скрылась в обшарпанном подъезде старого кирпичного
дома, расположенного напротив управления, чуть наискосок. Над входом в
подъезд висела тусклая вывеска какой-то экспортно-импортной конторы, не
десять и не сотню раз виденная комиссаром Гардом, но никогда не обращавшая
на себя внимание, как это было бы и на сей раз, если бы не синеглазая
красотка. Прежде чем сесть в "мерседес", Гард невольно проводил ее
взглядом, в котором было больше отеческого сострадания, чем донжуановского
интереса. Ему и впрямь было жаль это юное существо, которое, войдя в
подъезд, будет вынуждено досиживать этот прекрасный день в комнатушке с
неистребимым запахом чернил, смотреть на мир сквозь пыльное окно, писать
под монотонную диктовку какой-нибудь канцелярской мумии, - что может быть
для такого воздушного создания тягостнее! "Ей бы сейчас толику романтики!"
- подумал Гард, садясь в машину и трогая стартер. Настроение у комиссара
было определенно игриво-лирическое, едва не легкомысленное, что случалось
с ним, прямо скажем, не часто, притом беспричинно и, добавим, на весьма
короткий отрезок времени. Так и теперь: через десять минут, подъезжая к
площади Согласия, Гард уже забыл о девушке, ее образ растаял в глубине его
памяти, где и не такие мимолетные встречи гибнут, будто их никогда не
было. А это разве встреча? Так, случайное касание взглядов, нечто
промелькнувшее, как пылинка в световом луче.
Однако мудрая наука говорит, что отдаленное и близкое - все связано со
всем, и никто не знает, чем была и чем станет та же пылинка, с которой
секундой раньше мы сравнили случайную встречу Гарда с безвестной девушкой.
Пылинка! - может, ее долго носило в холодных пространствах космоса, прежде
чем она блеснула в воздухе? А может быть, это просто дорожная пыль,
которая через пару сотен лет в виде атома окажется в человеческом мозгу и
замкнет собою гениальную мысль? Ничто не исключено, даже то, что невинная
пыль - зловещий сгусток канцерогенных молекул.
Впрочем, нас, кажется, не туда занесло. Оставим Гарда, который с
неслужебными мыслями вылезал из "мерседеса", чтобы войти затем в старинную
виллу с неоновой вывеской "Фирма Приключений", уже горящей, несмотря на
день, мерцающим светом, и проследим лучше за девушкой, тем более что, как
это ни странно, ее поступки, как и поступки комиссара полиции, придут со
временем в странное и роковое зацепление.
Имя девушки - Дина Ланн. Сначала все было так, как и представлял себе
Гард. Был коридор с дощатым, натертым мастикой полом, были грязноватые
двери, за которыми стрекотали машинки, был и устоявшийся за многие
десятилетия кислый запах чернил. Пропустим все это, потому что облик
контор известен любому читателю, и пока Дина Ланн идет, скажем несколько
слов по существу.
Есть на земле места, для простого человека заведомо недоступные,
как-то: вершина Эвереста или ледники Южного полюса. Мало, однако, кто
задумывался, что столь же недоступные места находятся в двух шагах от
людных улиц, скверов, где встречаются влюбленные, или комнат консьержек.
Конечно, туда можно добраться без альпийского снаряжения, кислородных
масок и полярных унт на гагачьем пуху, но вы туда не попадете.
Попав же, не выйдете.
Именно туда и лежал путь Дины Ланн. Спустившись по лестнице, она
подошла к самой обыкновенной с виду двери и коснулась рукой
четырехугольной ручки-пластины. Никто не пронзил девушку сверлящим
взглядом контрразведчика, никто не прорычал в ее адрес: "Пропуск!" -
закоулок в здании, где находилась дверь, вообще был пуст. Но Дина Ланн тем
не менее двумя нежными пальчиками открыла себе путь и мгновенно скрылась
за дверью.
Это не значит, что вход этот так же легко и просто открылся бы любому
постороннему человеку. Вовсе нет! Дверь не открылась бы даже перед
Геркулесом, даже перед миллионером, посулившим ей пятьдесят или пятьсот
тысяч кларков. Ключом, который отворял ее, был сам человек, вернее, его
энергофизиологическая характеристика, столь же индивидуальная,
неповторимая, как отпечатки пальцев. Коснувшись металлической пластины на
двери, Дина Ланн привела в действие память компьютера, который в то же
мгновение сличил саму девушку с ее энергофизиологическим портретом и
услужливо распахнул створку. Собственно говоря, к чему, спрашивается, эта
ненадежная процедура с пропусками, которые можно потерять или подделать, с
охранниками, которых можно купить, если есть автоматика, лишенная
человеческих слабостей и пороков?
Место, где минутой спустя оказалась Дина Ланн... Впрочем, пришло,
кажется, время расстаться с синеглазой красавицей на некоторый срок и
вернуться к комиссару Гарду.




9. С ОТКРЫТЫМ ЗАБРАЛОМ



Гард снова сидел в кабинете управляющего Хартона, который не только не
удивился визиту крупного полицейского чина, но, кажется, даже обрадовался
ему. Во всяком случае, он определенно ожидал Гарда.
- Все готово, господин комиссар! - лучезарно улыбаясь, говорил старый
вакх. - Документация к вашим услугам. Журнал общего учета? Расписки
клиентов? Адреса их родственников? Финансовая отчетность?
Гард несколько опешил от такой готовности, и это обстоятельство не
ускользнуло от слегка прищуренных глаз Хартона.
- Не надо удивляться, дорогой комиссар, мы знали, что рано или поздно
нами заинтересуются высшие чины полиции, и потому готовы к диалогу. Кофе?
Стерфорд? Пиво? Коньяк?
- Сначала журнал учета, - мрачно сказал Гард, удобнее располагаясь в
кресле. - Я имею в виду, учета тех, кто брал приключения без гарантии.
- Прошу!
Хартон протянул комиссару нечто, действительно напоминающее журнал,
хотя, с другой стороны, и похожее на весьма модный проспект фирмы:
красочная обложка, множество цветных иллюстраций внутри и, что более всего
удивило Гарда, типографским способом напечатанные фамилии клиентов, не
вернувшихся в этот мир, да еще недурные к ним фотографии фас и в профиль.
Углубившись в изучение списка, комиссар нет-нет да и поглядывал в
сторону Хартона. Управляющий вел себя в высшей степени уравновешенно, как
будто перед ним был не комиссар полиции, что-то там "копающий", а
финансовый инспектор рядового учреждения, который в крайнем случае
способен указать на неточность в оформлении какого-либо документа и
пригрозить на будущее штрафом величиной в десять кларков и семнадцать
леммов. Однако, как и в предыдущий раз. Гард отметил про себя то, что в
кабинет не входил никто из работников фирмы, даже обе "стрекозы", не
клаксонил селектор и не трещал ни один из четырех телефонов. При визите
рядового налогового инспектора такая стерильность обстановки вряд ли
соблюдалась бы. "Волнуется, - решил про себя Гард. - Ему, конечно, есть
из-за чего волноваться, но хотел бы я тоже знать из-за чего!.."
Да, комиссар с Таратурой приняли решение еще раз зайти с "парадного
хода", вполне официально, не скрывая своих задач. В конце концов, сейчас
Гарду важно было нащупать их болевую точку. Например, не остался ли
кто-нибудь жив из числа клиентов, купивших приключение без гарантии? Если
остался, не значится ли этот клиент "случайно" и в списках полицейского
управления как член какой-либо мафии или как подозреваемый по какому-либо
уголовному делу? Разумеется, на такой щедрый подарок от фирмы Гард просто
так не рассчитывал, однако, как и в любом учреждении, и в этом могли
возникнуть непредсказуемые и нерегулируемые ситуации. Положим, любой
клиент банка, принадлежащего тому же Клоду Серпино, со скандалом или без
скандала мог в любой момент забрать свой вклад, имея целью перевести его в
банк конкурента. Так и тут: уже внеся деньги за приключение, уже приподняв
перо над распиской о добровольном вручении своей жизни работникам фирмы,
уже увидев свою фамилию напечатанной в этом прекрасном журнале-проспекте,
клиент мог передумать, чтобы отдаться воле случая, вручить свою судьбу в
руки той же полиции или самой обыкновенной намыленной веревки, к тому же
намного дешевле стоившей: чем черт не шутит?!
Хартон, потеребив по своему обыкновению клок волос на засушенной голове
индейца, вдруг сказал с невероятной прозорливостью:
- Господин комиссар, из всех интересующих вас лиц, купивших приключения
без гарантии, остался жив только один...
Гард прямо-таки подскочил в своем кресле, вызвав тем самым веселье на
лице старого вакха. Бесцеремонно хохотнув, Хартон сказал:
- Я, кажется, уже поминал этого человека: помните, тот, которому
удалось-таки убежать от разъяренного слона?
- Как его фамилия?
- Барроу. Мэтьюз Барроу. Вам угоден его адрес?
И Хартон с той же любезной готовностью, с какой делал все, обхаживая
комиссара полиции, протянул Гарду заранее заготовленный - уже отпечатанный
типографским способом на отдельном листе бумаги! - адрес Мэтьюза К.Барроу,
проживавшего буквально в двух шагах от площади Согласия, на улице
Иностранных моряков!
"Барроу, Барроу... - повторял про себя Гард, пытаясь возродить в памяти
смутные воспоминания, связанные с этой фамилией. - Мэтьюз Барроу..." Года
два назад было одно дело, в котором оказался замешанным бывший офицер
военного флота, состоявший в довольно большом звании и живший... да,
кажется, на улице Иностранных моряков. Но Барроу ли? И что за дело? Провоз
наркотиков, какой-то большой партии? Или, может быть, перестрелка из-за
них между двумя конкурирующими мафиями, потому что посредник, как
оказалось, работал сразу и на Гауснера, и на Фреза, то есть был
"двойником" и предпочел, чтобы мафии сами делили товар? Точно,
перестрелка! И в ней один лихой и могучий морячок-гангстер отправил на тот
свет без всяких гарантий и выставленных через банк счетов не менее десятка
противников, а затем... Что затем? Исчез? Да нет, вроде не исчез, его
накрыли месяца через два, и этим делом занимался комиссар Робертсон, если
Гарду не изменяла память, потому что он, Гард, тогда с головой ушел в дело
профессора Чвиза, погибшего якобы в автомобильной катастрофе... В таком
случае надо немедленно связаться с Робертсоном: не был ли тем крепким
малым Барроу, бывший офицер флота, и, вообще, чем кончилось дело?
Все это мгновенно пронеслось в голове комиссара Гарда, однако Хартон не
дал ему возможности додумать версию до конца. Накрутив меланхолично моток
волос бедного индейца на свой указательный палец, он с поразительным
равнодушием в голосе - казалось, в середине фразы он вот-вот зевнет во всю
свою веселую пасть - произнес:
- Морской офицер. Из бывших. Три года назад убил в драке нескольких
человек, а потом, видите ли, учитывая неподкупность нашего правосудия,
решил покончить с жизнью с помощью нашей фирмы, испытав напоследок острое
ощущение. Но нервы его не выдержали, и он, хоть и моряк, по сухопутку
смылся от слона, тем самым поставив себя перед лицом закона.
- И что же? Был осужден? Приговорен к электрическому стулу? - быстро
спросил Гард.
- Прошу прощения, но это уже не по моей части, господин комиссар. Дело
его где-то у вас, а сам он... Впрочем, адрес я вам передал.
- А еще таких счастливчиков из этих девятнадцати у вас не было?
- Увы! Фирма гарантирует, когда кто-то берет у нее без гарантии,
ха-ха-ха-ха! - довольный собственным каламбуром, захохотал Хартон.
Прежде чем покинуть кабинет веселящегося вакха, Гард все-таки
внимательно перелистал журнал учета: все девятнадцать гангстеров,
исчезнувших за минувшие три года, в том числе Аль Почино, аккуратно
наличествовали в журнале со своими собственноручными расписками и
фотографиями фас и в профиль, собранными с педантичностью нацистских
палачей в каком-нибудь Майданеке или Освенциме. Правда, восемнадцать
физиономий были в черных траурных рамках, а одна - в канареечно-желтой.
Гард вгляделся в фотографию Мэтьюза Барроу: большие серые глаза, типично
морские усики над верхней губой - тонкие, щегольские, мощная бычья шея,
брови вразлет, прямой крупный нос, густые, назад зачесанные волосы.
Мужчина что надо!
Не скрываясь от Хартона, комиссар нажал кнопку переговорного
устройства, находившегося в нагрудном кармане пиджака, и, не повышая
голоса, сказал:
- Инспектор, прошу машину.
И в тишине кабинета Несколько мистически отозвался голос Таратуры:
- Я на месте, господин комиссар.
Не подавая Хартону руку, - впрочем, и Хартон не сделал попытки
попрощаться с гостем при помощи рукопожатия, - Гард наклонил голову в
качестве прощального жеста, на что получил точно такой же наклон
приподнявшегося в кресле Хартона, и вышел из кабинета. В тот же момент
ожил селектор, и не менее мистическим образом прозвучал чей-то басовитый
спокойный голос:
- Вы молодец, Хартон. Сейчас они, судя по всему, отправятся к этому
Барроу. Подождем.
- Так точно! - по-военному отозвался управляющий и даже щелкнул
каблуками, вскочив с кресла, словно его не только слышали, но и могли
видеть.




10. ГОВОРЯЩИЙ НЕМОЙ



Тем временем Гард, сопровождаемый Таратурой и сержантом полиции
Мартенсом, уже мчался, не видя светофоров, на улицу Иностранных моряков.
Из машины комиссар сделал попытку связаться с Робертсоном, но в этот день
Робертсон не дежурил, а дома застать "большого мастера по маленьким делам"
было невозможно: он либо удил рыбу вместе с братом министра комиссаром Джо
Воннелом, либо где-нибудь играл в бридж.
Дом, в котором жил - или, по крайней мере, когда-то жил - Мэтьюз
Барроу, разместился в глубине небольшого парка и напоминал скорее виллу,
нежели городское жилье: небольшие колонны при входе, парадный подъезд, к
которому вели широкие ступени, красный "церковный" кирпич первого этажа,
добротное дерево второго, две террасы и мезонин, полукругом охватывающий
правую половину здания. И еще собаки, встречающие прибывших не злобным
лаем, а буйным весельем, как это и подобает гостеприимным сельским
собакам.
- Ладно, ладно, чего обрадовались? Людей давно не видели? А ну, марш по
местам! - ворчливо и тоже беззлобно говорила собакам вышедшая навстречу
полицейским старуха. - Вам кого, если не секрет?
- Видите ли, - начал Гард, - в этом доме когда-то жил мистер Барроу, и
нам хотелось бы узнать...
- А кто вы будете? - спросила старуха, подозрительно посмотрев на
огромного Таратуру, напоминающего внешним видом не то борца, не то
штангиста.
- Мы из полиции, - сухо сказал Гард, предъявляя старухе фирменный знак
на внутренней стороне лацкана пиджака. Он, кстати, всегда менял
тональность, говоря, что представляет полицию, и терпеть не мог елейность
в голосе при словах о том, с какой организацией в его лице сталкиваются
люди.
Старуха не удивилась, не испугалась, правда, и не обрадовалась. Тем же
ворчливым, но не злобным тоном она произнесла:
- Почему "когда-то жил"? Он и сейчас живет, мистер Барроу, если это
можно назвать жизнью... Вам чего, нужно его видеть? Так проходите, зачем
зря стоять? А ну, марш отсюда, хватит галдеть! - вновь обратилась она к
собакам, и те, все еще виляя хвостами, разбрелись по парку.
Не без дурного предчувствия Гард двинулся вслед за старухой, жестом
приказав Мартенсу остаться у входа в дом. Сам же вместе с Таратурой пошел
за старухой, которая, миновав небольшой зал типа гостиной, вывела гостей к
лестнице, ведущей на второй этаж. Второй этаж являл собой разительный
контраст с первым: если внизу было хоть и "каменно", но достаточно убого -
какой-то старомодный сервант, дряхлый рояль с никогда не опускающейся
крышкой и гнилыми, словно зубы столетнего старца, клавишами, пыльные
стеллажи без стекол, заставленные всякой рухлядью, в том числе
заплесневелыми книгами, то наверху глазам комиссара с его помощником
предстало хоть и деревянное, но вполне современное жилье. На стенах,
обитых дорогим штофом, висели картины, свидетельствующие о неплохом вкусе
и достатке хозяина, комнаты были обставлены мебелью красного дерева,
сделанной, правда, в современных мастерских, но под старину, висели бра
разных фасонов, но одного типа - короче говоря, во всем был изыск и
признак роскоши. Может быть, былой?.. Они миновали одну комнату, вторую,
после чего, на мгновение задержавшись и испытующе глянув на полицейских,
старуха молча толкнула дверь в третью.
Гард и Таратура вошли, она же осталась за пределами комнаты. Это было
нечто похожее на кабинет, если не считать кровати, застеленной шерстяным
пледом. Слабо горел боковой свет. Несмотря на яркий день, окна были плотно
зашторены. За огромным письменным столом с большим количеством выдвижных
ящиков с резными или инкрустированными, как у шкатулки, ручками, под
лампой, укрытой сверху голубым колпаком, в наброшенном на плечи
красно-желто-черном пледе сидел широкоплечий человек с улыбающимся лицом и
раскладывал пасьянс, любовно поправляя каждую карту, чтобы она без зазоров
и ровно ложилась к своим соседям. Это был, без сомнения, Мэтьюз Барроу, и
его безмятежное занятие, не говоря уже об улыбающемся лице, неприятно
поразили Гарда, разрушив в одно мгновение все его стройные и логические
концепции. Немного помедлив и увидев, что Барроу не обращает никакого
внимания на вошедших, комиссар сделал шаг к столу и произнес:
- Если не ошибаюсь, господин Мэтьюз Барроу? Комиссар Гард из уголовной
полиции. Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов, если позволите...
Барроу даже не повернул головы. Он продолжал с тем же безмятежным
спокойствием раскладывать пасьянс, а старуха все так же молча стояла в
открытых дверях, не переступая порога комнаты.
- Вы меня слышите, мистер Барроу? - повысил голос Гард. Черт его знает,
может быть, этот бывший моряк стал туг на ухо?
И снова Барроу никак не отреагировал. Тогда Гард беспомощно оглянулся
на старуху, которая в ответ равнодушно пожала плечами, и совсем близко
подошел к письменному столу. Невольно взгляд комиссара упал на карты,
любовно раскладываемые хозяином дома, и Гард с внутренним содроганием
понял, что никакого пасьянса нет: карты лежали в совершеннейшем
беспорядке, как если бы были не картами, а кубиками, из которых не офицер
флота, взрослый мужчина, бывший гангстер, а младенец пытался сложить нечто
причудливое и бессмысленное. Впрочем, кое-какой порядок в разложенных
картах все же был. Комиссар еще не понял, что именно они изображали,
однако в его голове, как это часто бывало, что-то щелкнуло, словно в
киноаппарате, глаза навсегда запечатлели в памяти то, что увидели, и
теперь в любое время дня и ночи Гард мог поднять со дна своей памяти, как
матрицу, запечатленный глазами миг. Но что означало увиденное, чем было
то, что выкладывал из карт бессмысленными движениями Мэтьюз Барроу?
"Боже, - подумал Гард, - да ведь он сумасшедший!" В то же мгновение
Таратура потянул комиссара за рукав, как бы предлагая зайти с другой
стороны, и Гард послушно повиновался. Зайдя слева от сидящего за столом
хозяина дома, комиссар увидел на левой стороне лица Барроу не улыбку, а
гримасу, судорогой искривленные губы, какие бывают у перенесших инсульт
людей. У бедняги было как бы две стороны одного лица: безмятежно
улыбающаяся и спокойная, а другая - испытавшая безумный страх или ужас.
- А вы потрогайте его, - вдруг проворчала старуха, не двигаясь с места.
- Иногда он чувствует.
Гард молча положил руку на плечо, укрытое пледом, и, действительно,
уловил под ладонью едва заметное движение, словно легкую дрожь. Барроу
оторвался от мнимого пасьянса, медленно перевел глаза сначала на руку
Гарда, затем проследил руку до самого плеча комиссара, с плеча перевел
взгляд на шею, на подбородок, губы, нос, и когда натолкнулся на глаза,
вдруг безмятежная улыбка слетела с правой стороны его лица, зрачки резко
расширились, словно он попал в непроглядную тьму, рот медленно
приоткрылся, и трясущиеся от страха губы выдавили:
- Не... надо...
- Успокойтесь, Барроу, - произнес мирным голосом Гард, как если бы
говорил с ребенком. - Я не сделаю вам ничего дурного. Только два
вопроса... ("Почему два? - подумал тут же Гард. - Я засыпал бы его сотней
вопросов, если бы он был способен ответить. А если не способен, то и двух
будет много!") Только два вопроса, - повторил тем не менее комиссар. -
Скажите, Барроу, - Гард наклонился к уху сумасшедшего и рукой слегка
погладил, успокаивая, его плечо, - вы покупали себе два года назад
приключение? ("Зачем я об этом спрашиваю, если и без того знаю, что
покупал?" - пронеслось в голове у комиссара.) Два года назад? На "Фирме
Приключений"? Вы покупали? Вы понимаете, о чем я говорю? Вы меня слышите?
В глазах Барроу мелькнуло некое подобие мысли, лицо мучительно
напряглось, но губы вновь выдавили:
- Не... надо...
Затем автоматическим движением рук он медленно сгреб в кучу карты и
принялся складывать их в одну колоду. Гард молча смотрел на сумасшедшего,
а Таратура, переступая с ноги на ногу, все не решался в присутствии
комиссара, а потом все же шепнул старухе:
- Может, вы знаете? Вы давно с Барроу? Кем вы ему приходитесь? Он
покупал приключение?
- Как попугай прямо! - простодушно проворчала старуха. - Разве могу я
сразу ответить на все вопросы? Давайте хоть по одному.
Таратура смущенно извинился:
- Простите, миссис...
- Мисс! - поправила его не без гордости старуха. - Мисс Флейшбот! Ко
мне за всю жизнь только один настоящий мужчина посватался, да и то так,
что отбил навсегда охоту выходить замуж. Представьте себе, он въехал ко
мне во двор на танке и чуть не разворотил весь дом! Так что вас
интересует, господа? С Мэтьюзом, как вы уже поняли, говорить не о чем.
Опоздали! Он на все будет говорить одно: не надо! Тоже как попугай... Но
я-то привыкла. Несу ему кофе, и если он говорит "Не-е-е надо", значит,
хочет с молоком, а если "Не на-а-адо" - со сливками...
- Давно он так? - перебил Гард.
- А сколько я его знаю, столько и так.
- Вы служите здесь?
- Конечно, не отдыхаю.
- Два года?
- Ого! - сказала старуха. - Вы прямо по глазам читаете. Точно, два
года. Меня сестра его наняла... - (При этих словах Гард с Таратурой
переглянулись.) - Да померла вскоре, царство ей небесное, хорошая была
женщина. Но что мне? Деньги по ее завещанию выдают в банке исправно,
каждый месяц, нам хватает, вот и доживаем. Ни я к нему ничего не имею, он
спокойный, раскладывает себе карты, ну и пусть, ни он ко мне, слава Богу,
не сватается. У нас даже собаки добрые. Вот недавно...
"Уж больно она разговорилась, - подумал Гард. - Зря теряем время".
- Мисс Флейшбот, - прервал он старуху, - в каком банке открыт счет на
имя Барроу?
- А в этом, как его, который за площадью, ну прямо напротив собора.
- На улице Виноделов? - сказал Таратура. - Господин комиссар, да это же
банк мистера Серпино!
- Я это понял, - задумчиво произнес Гард. - Извините нас, мисс
Флейшбот, за вторжение, но служба есть служба.
Поклонившись, комиссар вышел из комнаты, за ним последовал Таратура, а
Флейшбот, прикрыв дверь, за которой Барроу с блаженной улыбкой на правой
стороне лица и судорогой ужаса на левой уже раскладывал новый
бессмысленный пасьянс, засеменила вслед за гостями. Собаки вновь подняли
радостный лай, и снова старуха проворчала, отгоняя их:
- А ну, марш отсюда, бездельники, вам бы только лаять, а как в лавку
идти, так, кроме меня, некому!
Уже в "мерседесе" Гард сказал Таратуре:
- Как можно быстрее найдите психиатра высокой квалификации. Как
минимум, надо попытаться выжать из Барроу сведения о пережитом им
приключении... Инспектор, если бы вам пришлось удирать от разъяренного
слона, вы потеряли бы рассудок?
- Если бы слон меня догнал, шеф, тогда может быть.
- По-разному устроены люди, по-разному, - задумчиво произнес Гард. -
Ох, Таратура, нечисто это дело, очень даже нечисто. Вы понимаете, почему
его оставили в живых, этого клиента фирмы? Потому что он нем не просто как
рыба, а как рыбная мука! Ладно, Мартенс, трогайте.
- В управление?
- Нет, сначала в банк к господину Клоду Серпино. Кстати, инспектор, вы
заметили, что именно выкладывал картами Барроу?
- Ничего, шеф. Абракадабру. Полную бессмыслицу.
- Не скажите... - проворчал комиссар Гард. - Там кое-что было...




11. ПОЛЮС НЕДОСТУПНОСТИ



Итак, место, где оказалась синеглазая красавица Дина Ланн, заслуживает
описания не меньшего, чем знаменитая Кааба - недоступная для гяуров
святыня мусульманского мира.
Своими размерами помещение напоминало современный заводской цех, кстати
сказать, даже без намека на окна. Бестеневые лампы ровно освещали
лабиринты столов, кое-где рассеченные стеклянными перегородками. Вид
столов заставлял предполагать обильную канцелярскую деятельность,
поскольку всюду имелись ее признаки: груды бумаг, ленты скотча, неизменные
ножницы и баночки клея с аккуратными пробками-кисточками. Многое, однако,
противоречило этому впечатлению, ибо на столах, помимо утопленных в них
телефонов, встроенных пишущих машинок и диктофонов, имелись еще дисплеи,
обеспечивающие прямое подсоединение к ЭВМ, а в мусорных корзинках валялись
не только бумаги, но и перфоленты. Обилие аппаратуры придавало столам вид
диспетчерских пунктов, тем более что они имели форму не банальных
канцелярских прямоугольников, а полумесяцев, словно люди за ними были по
меньшей мере операторами атомных станций.
Сейчас Гард, пожалуй, не узнал бы Дину Ланн. Люди в этом помещении
как-то терялись и нивелировались. Все сидели без пиджаков, все были в
рубашках с галстуками, у всех были деловые лица - имеются в виду мужчины,
разумеется. Но и женщины выглядели так, будто им надлежало заниматься
весьма серьезным делом, но как бы дома: вид их был по-домашнему скромен и
свободен. Правда, в отдельных клетушках находились люди несколько иного
типа: как правило, пожилые и, как правило, в пиджаках. Лица их были столь
же условными, только более многозначительными. Стоит добавить, что
количество женщин в этом помещении соотносилось с количеством мужчин
примерно как один к двадцати. А сам наполненный гулом воздух, казалось,
был пропитан ровной мощной энергией, носителями которой как бы являлись
присутствующие здесь люди.
Даже глаза Дины Ланн выглядели тут не синими, а скорее серыми.
Серо-стальными. Может быть, виноватым было искусственное освещение? Может
быть... Но вряд ли оно виновато в том, что платьице сидело теперь на
девушке строго, как воинская униформа, а походку Дины Ланн уже никак
нельзя было назвать танцующей.
Любезно-механически кивая, когда ее приветствовали, по лабиринту столов
теперь двигалась вполне добросовестная рабочая единица. Правда, оставалось
не совсем понятным, почему она избрала такой кружной путь, ведь к ее
рабочему месту, о котором речь впереди, можно добраться куда короче.
Непонятно также, почему ее шаг замедляется, а глаза утрачивают деловое
выражение... Впрочем, чем уж нам так интересна Дина Ланн? Девушек,
подобных ей, тысячи, а производственная ее функция столь ничтожна, что
через нее невозможно понять назначение всего этого секретного комплекса.
Она привела нас сюда, но она не прислушивается к разговорам, взгляд ее
сужен, а ум вовсе не настроен на обозрение проводимой тут работы. Иди
себе, Дина Ланн, мы пока осмотримся.
Итак, помещение походило и на заводской цех, и на канцелярию, и на
отдел института. Однако оно не было ни тем, ни другим, ни третьим. Весь
этот комплекс людей и машин назывался "секцией расчета", что, впрочем,
тоже не проясняло его назначения, потому что рассчитывать, как известно,
можно все - от урожая шампиньонов до движения спутников. Неофициально
комплекс еще назывался "сценарным". Это тоже было истиной, поскольку тут
действительно готовили сценарии, только не фильмов и не пьес... А впрочем,
можно сказать, что и пьес, потому что они предопределяли игру многих
людей, только не на сцене, а в жизни, ибо здесь моделировали не более и не
менее как ход истории - так, по крайней мере, думали создатели этого
комплекса.
Сама по себе деятельность отдела не имела ни задачи, ни цели - в этом
смысле отдел ничем не отличался от автомобиля или угольного комбайна. Цель
задавалась извне, и даже местное руководство не имело ясного
представления, кто же именно определяет задачу и формулирует условия.
Кто-то там, наверху, но кто? Он был анонимен, как сам Господь Бог, но на
эффективности отдела это никак не отражалось.
Как обычно, некоторое время назад отдел получил срочное задание,
которым и был теперь преимущественно и даже сверхурочно занят. Вот как оно
было сформулировано.
Исходная ситуация. Президент страны (шло ее название) стал проводить
политику, идущую вразрез с нашими интересами (односторонний отказ от
секретных статей договора, национализация собственности "Газолин компани"
и планы еще более широкой национализации). Точка.
Цель задания. Рассчитать оптимальный вариант замены правительства,
гарантирующий полную лояльность нового руководства.
Граничные условия. Операцию требуется осуществить быстро (оптимально -
в течение нескольких часов) и по возможности бескровно, внутренними
силами.
Срок исполнения - 5 дней.
Эта директива была подобна повороту ключа зажигания. Дальнейшее шло уже
автоматически.
Более пристальный, чем у Дины Ланн, взгляд мог бы обнаружить, что
лабиринт столов в помещении имеет некую структуру, внешне, правда, не
очень заметную, потому что ее предопределяло не место стола в
пространстве, а место этой производственной ячейки в незримой системе
"программа - машина - человек". Чтобы описать эту систему, ее структуру,
то, как она функционирует, потребуется книга, густо нафаршированная
математикой. Мы не берем на себя столь непосильной задачи. Однако и
невооруженным глазом можно заметить, что столы как-то группируются в
своего рода блоки.
Это действительно были блоки, чьи связи и функции отдаленно и грубо
напоминали работу головного мозга. С получением задания прежде всего
включался информативно-аналитический центр. Сам отдел не собирал никакой
информации - он ею пользовался: она хранилась тут же, в ячейках
компьютеров. По стране, о которой шла речь, информация имелась в изобилии,
поскольку эта страна была соседом, поскольку там говорили на том же языке,
но главным образом потому, что она имела исключительно важное значение -
оборонное, политическое, экономическое, какое угодно. О ней знали все. И
то, что ее нынешний президент носит ортопедическую обувь, потому что
страдает плоскостопием, и то, какую губную помаду предпочитают женщины
этой страны в этом сезоне. И уж конечно то, как относятся к нынешнему
правительству те или иные генералы.
Сама по себе эта гигантская информация, в сборе которой участвовали как
электронные системы спутников, так и случайные коммивояжеры, была, однако,
не более чем сырьем. Она требовала переработки. Во-первых, надо было
отсечь лишнее и, во-вторых, вывести "коэффициент неосведомленности". Если
оказывалось, что для решения данной конкретной задачи "коэффициент
неосведомленности" недопустимо велик, то службам разведки немедленно
давалось задание восполнить те или иные пробелы (уточнение их само по себе
было сложной задачей).
Конечно, отсечь лишнюю информацию тоже было непросто, хотя бы потому,
что работа с ней не прекращалась до самой последней минуты. Например, была
известна жгучая страсть населения к бейсболу. Сама по себе эта крохотная и
вроде бы невинная информация, казалось, не могла иметь никакого отношения
к плану переворота. И она действительно не имела особого значения, пока не
определялась "вилка времени", то есть час "икс" - момент переворота. А уж
тут указанная информация обретала значение, поскольку анализ показывал,
что в день розыгрыша кубка по бейсболу или в день встречи национальной
сборной со сборной какого-нибудь Уругвая проведение быстрого и бескровного
переворота облегчается на двенадцать процентов: внимание всех, от министра
безопасности до рабочего автозаправочной станции, отвлечено матчем.
Значит, имело смысл просчитать такой вариант, когда день и час "икс"
совпадают с днем и часом ответственной игры. Впрочем, и этот вариант
раскладывался на подварианты: а) переворот происходит во время матча; б)
перед началом матча; в) сразу после матча. При этом каждый подвариант имел
еще свои подподварианты: если, например, выгоднее начать, скажем, сразу
после матча, то какое настроение лучше способствует цели - упоение победой
или горечь поражения? Иначе говоря: надо ли подкупать игроков, а если
надо, то в каком смысле?
Примерно так выглядела всего одна, отнюдь не самая главная, строка
расчета. Но даже на этом уровне возникали самые неожиданные проблемы.
Как-то: следует или нет учитывать активность Солнца в час "икс"? Ведь
активность Солнца, как это было установлено (не отделом расчета, конечно,
и даже не суммой нескольких соседних отделов), влияет на
психофизиологическое состояние людей, а характер такого состояния - фактор
немаловажный.
Когда Дина Ланн после всех проверок и оформлений впервые прикоснулась к
металлической пластинке на двери и впервые попала в "ангар" (так служащие
именовали между собой помещение), ей вспомнились и "Сезам, откройся!", и
пещера Аладдина. Сердце ее сладко дрогнуло, но длилось это, понятно, всего
мгновение.
Дальше начались будни. Работа оказалась не хуже любой другой, зато
платили несравненно лучше. Вокруг было много приятных мужчин, Ланн же...
Нет, она вовсе не была легкомысленной. Но поставьте себя на ее место.
Какая может быть перспектива у девушки, достаточно миловидной, умеренно
любящей кино, бар, танцы и прочие развлечения, усердной, но не блещущей
особыми талантами, засыпающей над книгой чуть более серьезной, чем
"Неустрашимый Билл"? Какая? Хорошо выйти замуж. Что значит "хорошо"? Ну,
чтобы была любовь и были деньги, и чтобы жилось получше, в своем домике,
своей семьей.
Ланн приблизилась тем временем к столу, где, уткнувшись в бумаги, сидел
белобрысый, лет двадцати пяти, джентльмен с удивленно поднятой левой
бровью. И по мере того, как она к нему подходила, вокруг для нее замирали
звуки.
- Киф... - тихо позвала она.
Джентльмен встрепенулся, левая бровь его переломилась, лицо полыхнуло
румянцем, и на душе у Дины Ланн вдруг стало тревожно и радостно.
Любовь? Здесь?! А почему бы и нет? Пробивается же травинка среди
асфальта!
Накануне оба поссорились, банально, нелепо: на вечеринке кто-то стал
ухаживать за Ланн, она принялась кокетничать, что вызвало у Кифа Бакеро
черную ярость, ну, они и сказали друг другу лишнюю пару слов. Это событие
не помешало Кифу с блеском завершить один расчетик, а Дине Ланн мимолетно
улыбнуться комиссару Гарду в двух шагах от "ангара", хотя делать этого ей
не следовало, и ее счастье, что в этот момент ее не видели чужие глаза, а
то немедленно пошел бы наверх рапорт, начались бы объяснения и проверки, и
кто знает, не завершилась бы после этого карьера девушки, а вместе с ней,
как говорится, и вся любовь? Но словно что-то кольнуло в сердце Ланн,
когда она сегодня увидела издали Кифа, а Киф, подняв глаза на смущенную
девушку, внезапно понял, каким он был на той вечеринке дураком. Смешно,
конечно, в наш электронный век верить в Амура с его примитивной стрелой,
но что делать, если одна случайная, внешне ничем не примечательная минута
может решить судьбу двоих?! Для Дины и Кифа эта минута была подобна удару